Как создать систему терморегулирования, которая обеспечила бы для приборов температуру, ну, скажем, от 0 до +50 градусов, а в кабине космонавта — комнатную? Еще не продумано соединение спускаемого аппарата с приборным отсеком. А ведь соединять надо так, чтобы на орбите они были как одно целое, а по специальной команде могли бы мгновенно разделиться, превратиться в две самостоятельные работоспособные части. И не найден еще способ защиты спускаемого аппарата от разрушительного воздействия атмосферы при спуске, чтобы не сгорел он, как метеор. А из чего сделать иллюминаторы, чтобы они были прозрачны, прочны, герметичны и выдерживали колоссальный нагрев при спуске?

Да разве можно перечислить все «как?», «что?», «где?», «из чего?», которые постоянно преследовали инженеров-проектантов? Преследовали и требовали четкого, определенного решения. И ничего нельзя было отложить на потом, ибо это «потом» могло попросту развалить весь выстраданный проект.

Сергей Павлович вошел в кабинет начальника проектного отдела, как всегда, быстро и энергично поздоровался, снял пальто, повесил шляпу на изогнутый рог вешалки.

— Ну-ка, друзья мои, показывайте, на чем расползлись? И когда это кончится? Понимаете ли вы, что мы больше не можем ждать, когда вы утрясете свои противоречия? Или думаете, что вам позволительно будет еще месяц играть в варианты?

Проектанты, вызванные специально для разговора с Главным, молчали.

— Показывайте. Я в основном ваши предложения знаю. Давайте-ка вместе еще разок посмотрим. Кто будет докладывать? Вы, Евгений Федорович?

Через три часа решение было принято. Варианты кончились. В конце разговора, уже надевая пальто, Сергей Павлович повернулся в нашу сторону:

— Слушайте, вы знаете, как в Центральном Комитете интересуются нашей работой? Нас с президентом академии секретарь ЦК очень подробно расспрашивал о ходе проектирования «Востока», потом сказал, что как-нибудь на днях заедет посмотреть, как идут дела. Мы, правда, — Главный улыбнулся, — просили приехать попозже, когда будет готов корабль, но наша «мысль» поддержки не получила. Так что теперь держитесь! — И, кивнув нам, он вышел из кабинета.

За две недели все приборы, системы, агрегаты, механизмы разместились на бумаге. Затем начались «дипломатические переговоры» со смежными институтами, КБ и заводами. Они не всегда шли гладко, и тогда в ход пускалась «тяжелая артиллерия» — заместители, а в особых случаях и сам Главный.

Постепенно стороны приходили к согласию. Правда, потом у какого-нибудь стола можно было услышать примерно такой разговор:

— Вот видишь, уважаемый Николай Николаевич, а ты говорил, что в двадцать семь килограммов уложиться нельзя. Просил тридцать два! А что теперь скажешь? — поблескивая стеклами очков, допытывался конструктор.

— А то и скажу, уважаемый Евгений Александрович, что уж больно лихо у вас получается — запланировать двадцать семь! Кто же такой прибор уложит в двадцать семь? Да если бы не вчерашний разговор, не видать бы тебе моего согласия. Только зачем вы сразу СП нажаловались?

— А мы и не жаловались. Вот ей-богу, о тебе, дорогой, и разговора не было. Он зашел, но интересовался совсем другими делами, а твой вопрос вчера был решен, очевидно, так, попутно.

— Да, мастер ты оправдываться… А вообще-то, зря. Что-нибудь мы бы и сами придумали…

— Вот видишь, а теперь и придумывать ничего не надо. Все уже решено, двадцать семь кил — и привет!

Помимо компоновки не менее важна и другая часть проектирования. Как, в какой последовательности оборудование корабля должно работать, когда и на какое время должен быть включен тот или иной прибор, та или иная система? Следовало продумать так называемую логику работы — составить временную программу. Теперь проектантам помогали прибористы, радисты, управленцы, двигателисты, энергетики, оптики, баллистики, но вздохнуть все равно было некогда.

Но и это еще не все. Надо было разработать порядок предварительных испытаний отдельных узлов, частей корабля, его систем и установок. Задолго до первого корабля, предназначенного для полета, нужно было изготовить чуть не десяток его собратьев, в лабораториях и на полигонах испытать их отсеки и системы.

Из широкого окна приемной на втором этаже конструкторского корпуса было видно, как к подъезду подходили «зимы» и «Волги». Съезд гостей — главных конструкторов систем ракеты-носителя и корабля. Приехали товарищи из Совета Министров СССР, из Академии наук СССР, руководители ведомств.

В приемной становилось тесновато. Кое-кто прошел прямо в кабинет. Пока не началось совещание, здесь, в приемной, шел разговор о технике, о пусках, о взаимных претензиях, о рыбалке. У окна смех, кто-то выдал новый анекдот.

На столе у Антонины Алексеевны резко прогудел зуммер. Она сняла трубку внутреннего телефона:

— Слушаю, Сергей Павлович! Хорошо, Сергей Павлович. — И, положив трубку: — Товарищи, Сергей Павлович просит в кабинет!

За длинным полированным столом всем не разместиться. Рассаживались и вдоль стен.

— Все собрались или не приехал кто-нибудь? — окинул взглядом рассаживающихся Сергей Павлович. — Василий Федорович звонил, сказал, что несколько задержится. Послушайте — ему ехать, видите ли, далеко. — И, улыбнувшись: — Вот объявим ему выговор, больше не будет задерживаться. Так что — начнем, товарищи?

— Конечно, надо начинать!

— Мы условились прошлый раз, что сегодня соберемся для обсуждения плана летных испытаний «Востока» — так мы предлагаем назвать космический корабль-спутник для полета человека.

В этот момент тихонько открылась дверь и в кабинет с весьма виноватым видом протиснулся Василий Федорович — главный конструктор радиотелеметрических систем. Сергей Павлович посмотрел на него с укоризной — три минуты! — и подошел к большой, занимавшей почти полстены, доске.

— Всем хорошо видно? Николай Александрович, ты бы пересел вот сюда. Там, я боюсь, тебя продует, да и видно оттуда плохо!

— Ладно, ладно, Сергей, — проворчал его давнишний соратник по ракетным делам.

— Вот на этом плакате мы изобразили все предлагаемые этапы летных испытаний «Востока»…

Да, «Восток» проектировался для орбитального полета с человеком на борту. Но можно ли было на первом корабле лететь человеку? Космическая техника развивалась не по авиационному пути. Человек летает уже за полвека, а в космосе еще никто не бывал. Новый самолет после всевозможных испытаний на земле передается в руки летчиков-испытателей, которые все свое уменье и опыт вкладывают в отработку, доводку машины, изучая ее поведение в воздухе. Космонавтов на нашей старушке планете не было. Никто из людей еще не поднимался в космическое пространство, никто не испытывал на себе невесомости, никто не только не летал на космическом корабле, но и не видел его!

Корабль проектировался. И никто не мог сказать, сумеет ли человек, каким бы он ни был сильным и опытным, проявить свои способности и выучку, оказавшись один на один с незнакомым космическим пространством. Нет, первый полет корабля должен быть без человека и с тщательной проверкой всех основных систем. Корабль должен уметь ориентироваться, а это значит, что в невесомости, где нет понятий «верх» и «низ», нет поддерживающего аппарат воздуха, при скорости 28 тысяч километров в час корабль должен «понять» свое положение в пространстве, а «поняв», суметь изменить его на такое, какое ему предпишут.

Управленцы предложили создать систему ориентации на принципе слежения за тепловым горизонтом Земли. Но что представляет собой тепловой горизонт, каковы его границы? Для получения ответа извольте подняться в космос и оттуда пощупать, померить. Да не в одном месте, а вокруг всего земного шара. Такова одна из главных задач.

Другая задача — двигатель. Но не для того, чтобы двигать, а наоборот — для противодействия движению, для торможения. Его и назвали ТДУ — тормозная двигательная установка. Это должен быть небольшой ракетный двигатель со всеми атрибутами своих собратьев, существенно более внушительных размеров и способностей. ТДУ — ответственнейшая вещь. Она обязана быть безотказной. Она одна. Она не дублирована. Ее не проверишь раз, два, пять на заводе, на технической позиции, на старте, в полете. Она разовая. Ей работать только в конце полета, перед снижением.